Идущие. Книга I - Лина Кирилловых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Синхронное – чего?» – переспросил он у Капитана. Рядом с ним Лучик сосредоточенно мазала хлеб апельсиновым джемом.
«Извлечение, – сказал Капитан. – Правда, надо признать, не в моём случае».
«А что значит – не в твоём случае?»
Капитан ухмыльнулся.
«Как бы сказать… некоторых приводят за ручку, а не выдёргивают».
О выдёргивании рыжая уже успела им немного рассказать – пока сидели на скамейке в ожидании обеда. Звучало это, прямо говоря, фантастически, но Курт решил поверить. Один чёрт, делать ему ничего больше не оставалось, а он, вновь оживший, жить теперь очень хотел. Для новой жизни же нужна была отправная точка – понимание причин её начала. Принял Курт и то, что это понимание должно приходить постепенно.
«Об этом ты тоже расскажешь потом, да?» – спросил он.
Капитан согласно кивнул.
«Информации должно быть в меру. Иначе она может сделать плохо».
Они разговаривали мало, только ели за одним столом, но это уже соединило их – звяканье ложек и вилок, передаваемые друг другу солонка, перечница и хлеб, чай из общего чайника. Если в обязанности Капитана, как их куратора, входило связать их в одну компанию посредством обеда, то он прекрасно справился. Первое совместное принятие пищи с до того незнакомыми (пусть и не всеми незнакомыми) людьми обладает странным объединяющим свойством: за тарелкой супа быстро привыкаешь к определённому соседству. Дело здесь, подумал Курт, в естественной неловкости, сопутствующей обеду в обществе незнакомцев. Единожды с ней справившись, не хочешь испытывать снова, садясь уже к другим людям.
После обеда они разбрелись кто куда – их куратор вовсе не стремился к контролю. Он предложил лишь снова сесть за этот столик на ужине, распрощался и ушёл. Капитан направился не в один из корпусов, где у него могла бы быть своя палата, а дальше по центральной аллее, которая выводила за пределы больницы и по которой Курт ни разу не ходил. Мелькнула в тенях лип и клёнов клетчатая рубашка и исчезла. Курт вдруг понял, что до ужина успеет соскучиться. Рыжая за его спиной сказала что-то про библиотеку и тишину, в которой никто не помешает читать, и тоже испарилась. Зато осталась Лучик.
«Мы могли бы поиграть в бильярд. Или во что-нибудь другое: в общем холле есть и шашки, и шахматы, и маджонг, и ещё куча всего. Только мне надо пойти к себе и принять таблетки».
«Мне тоже, – вспомнил Курт. – Как раз после обеда доктор мне их приносит. Бильярд – это здорово. Надо же, я откуда-то знаю, как в него играть… А отчего тебе таблетки дают, не говорили? Меня вот пичкают-пичкают, а я даже ни разу не спросил, зачем, только вреда от этого точно нет, наоборот, польза: сплю крепко и ничего не болит…»
«И у меня не болит, – сказала Лучик. Правой рукой она коснулась запястья левой, накрывая синяки. – Не-а, не говорили. Впрочем, они доктора, им видней… Значит, встречаемся в холле? Когда – через полчаса?»
«Отлично», – согласился Курт.
Позади них выползали из дверей столовой пациенты – сытые, неторопливые, переговаривающиеся и смеющиеся, так же договаривались насчет послеобеденного досуга и уходили кто вправо, кто влево, группками и поодиночке. К центральной аллее больше никто не направился. На ухоженных зелёных островках газона, на солнце и в тени, стали появляться светло-голубые пятна – кто-то из больных прилёг отдохнуть прямо в траве. Это, увидел Курт, не возбранялось.
«Тут ещё есть автоматы с напитками, – сказала Лучик. – И с едой вроде печенья и вафель. На случай, если кто проголодается до ужина. Бесплатные, конечно. Да и чем бы мы платили…»
«Отработаем», – пошутил Курт.
Ни техническое оснащение своей собственной больничной палаты, ни то, что в переходах и коридорах, в кабинетах терапии и даже на улице на каждом шагу попадались странные, а порой совершенно фантастические агрегаты и аппараты, не вызывало у Курта вопросов. Сначала в своём оцепенении он не был в том заинтересован. Теперь принял, как часть новой жизни. И сейчас он подумал только о том, есть ли в автомате с напитками апельсиновая газировка – страсть как её обожал.
«Пойду лечиться, – с улыбкой произнесла Лучик и погладила его по руке. – И ты иди. И не опаздывай – я буду ждать».
Он смотрел, как она уходит, проходя через увитую плющом красную кирпичную арку к боковым дверям своего корпуса, донельзя красивая и особенная даже в этом обезличивающем длинном халате, и ему было легко. Он всё помнил, но ему было легко, потому что сегодня он был не один, а вокруг была доброта и лето, и в кармане лежало яблоко. Последнее оставшееся там. Он знал, кому его отдаст.
В своей палате Курт достал яблоко, протёр рукавом и положил на тумбочку. Потом подошёл к окну и решительным рывком отдёрнул штору. Она, бесцветная и глухая, была закрыта две недели – а за ней, оказывается, был мир. Золотистый свет обрисовывал двор – а та самая их скамейка и простёршая ветви над ней старая яблоня располагались как раз напротив окна, частично загороженные растущими под ним ровными, стройными, как по линеечке посаженными клёнами. По дорожке прошёл человек – свет выжелтил его покатые плечи. Скамейка пустовала, но Курт с неожиданной яркостью вдруг увидел себя: нескладная тощая жердь с запачканными зелёнкой руками, жующая яблоко, светловолосая голова у одного плеча, рыжая – у другого, а напротив, прямо на брусчатке, сидит Капитан. Курт и его друзья, так, что ли? Деликатно постучав, прежде чем войти, в палате появилась Эльза, его лечащий врач. Хотя доктора было как-то невежливо называть просто по имени (но иного обращения к себе Эльза и не признавала, он это запомнил из её бесед с прочим персоналом), Курт радостно позвал её – показать, куда он сегодня забрался, а заодно и угостить яблоком. Судя по грохоту, с которым Эльза уронила поднос с послеобеденным лекарством, она никак не ожидала, что Курт заговорил.
«Наверное, вам это больше не нужно, – уже оправившись от потрясения, сказала она, когда Курт помогал ей собирать укатившиеся под кровать и стол таблетки. – Вы ведь в столовой сегодня обедали?»
«Да. Теперь у меня есть друзья и куратор».
«Это очень хорошо, – сказала Эльза, – если человек ест в обществе себе подобных. Если называет их друзьями – это ещё лучше. Вы выздоравливаете».
«А чем я болел, Эльза?»
«Одиночеством извлечённого. Есть у нас, здешних врачей, такое наименование одной болезни, которая болезнь не в физическом смысле, а скорее в психологическом… душевном…»
«Но зачем тогда лекарства?»
Эльза добродушно улыбнулась.
«Не подумайте, что мы на вас тут ставим опыты. Всё это ощущение изоляции, невозможность принять себя – принять, к примеру, что жив и существуешь, потому что извлечение, оно же выдёргивание… – Эльза замялась. Она была совсем ещё молодой женщиной, поэтому старалась смягчить углы сострадательней, чем поступил бы на её месте мужчина-врач. – Оно происходит при определённых факторах, которые сами по себе являются сильным стрессом, не говоря уже о совершенно не ожидаемых последствиях, отчего естественным образом проявляется шок. Всё новое, чужое, память стерильна… у большинства, иногда присутствуют различные травмы. Нет ни одного знакомого лица. Что делать – неизвестно. Словно выпавший за борт… или выброшенная на берег рыба… или заплутавший в лесу… Одиночество. Страх обстановки. Страх себя, потому сам для себя тоже неизвестность. Оторопь. Замкнутость. Такое состояние, очень похожее на глубокую депрессию, должно, как та же депрессия, лечиться, а не запиваться или заедаться».
«А у вас такое было?» – спросил Курт.
«Как доктору, мне болеть нельзя», – рассмеялась Эльза.
«Раз болеть нельзя, значит, есть можно», – и он презентовал ей яблоко.
Несмотря на дружественный жест, она всё-таки поругала Курта за то, что он лазил на дерево и так ободрался. Посмотрела на лежащие на подносе таблетки и решительно смела их в сторону. Курт спросил, можно ли ему пить апельсиновую газировку.
«Вы помните свой любимый напиток?» – обрадовалась Эльза.
«Да. И ещё свое имя. Немного, правда?»
«Уже хорошо. Пейте, конечно. В автомате вы её, может, не найдёте, но попросите в столовой за ужином – вам кто-нибудь принесёт из основной».
«Здесь много столовых? – Курт удивился. – Я думал, только эта».
«Есть ещё основная, в главном здании. Там едят сотрудники».
«Доктора?»
«Доктора едят в больничной, – сказала Эльза. Она взяла поднос, готовясь уходить. – А там – сотрудники. Вы сказали, у вас теперь появился куратор. Он вам всё расскажет и покажет».
«Соблюдаете секретность», – улыбнулся Курт.
«Постепенно вы всё узнаете», – почти как Капитан ответила Эльза.
Он слушал, как по коридору стучат её низкие каблуки, и размышлял о том, лечили ли от похожей на глубокую депрессию болезни, которую здесь называют одиночеством извлечённых, Лучика, рыжую и Капитана. Особенно Капитана. По нему не было похоже, что он может сидеть, оцепенев, в уголке.
